Во власти женщины - Страница 35

236)

Когда мы пришли, пирушка была в самом разгаре. Еще немного, и гостям остался бы прямой путь под стол. Было ясно, что ни одного золотого слова, которое стоило бы сохранить в памяти, я тут не услышу, и потому я начал наверстывать упущенное. Гости перекидывались шуточками, вспоминали военную службу и всякое такое. То и дело хохотали во все горло. Эти ребята пережили вместе много всего интересного. Я спросил у зятя Халфреда, как ему мог понравиться фильм, который мы с Халфредом смотрели по его рекомендации. Я так к нему пристал, что в воздухе запахло дракой. К сожалению, я не успел ударить его в живот, к нам подбежал Халфред и уговорил меня успокоиться.

Время шло, многие участники мальчишника набрались так, что уже ничего не соображали, а потому праздник для них, можно сказать, на том и кончился.

237)

Еще до полуночи зять Халфреда заснул, сидя на стуле. Заснули и остальные. Не спали только мы с Халфредом. И не знали, что бы нам такое придумать. Может, оставим его в покое, пускай его спит? — спросил я. Не смеши меня, сказал Халфред. Мы должны сыграть с ним какую-нибудь шутку. Некоторое время мы обсуждали всякие варианты, но оба тоже уже плохо соображали. В конце концов мы засунули зятя в спальный мешок и закатали его в ковер. Потом обмотали ковер веревкой. Я нашел фломастер и написал на лбу зятя большими буквами слово из трех букв (однако смешно нам от этого не стало). Потом мы вынесли его на улицу и положили на перекрестке. Поставили вокруг него ограждения дорожной службы и прикрепили мигающую лампу. И отправились домой.

Я думал, что это нас развеселит. Халфред тоже. Но мы оба как-то скисли. Мы попрощались, пожелали друг другу доброй ночи, и неожиданно для себя я сказал, что пойду с ним завтра на состязания по керлингу.

238)

Однако ни на какие состязания мы не попали. Вечеринка отняла у нас слишком много сил, и мы проспали. Наш оптимистический план свидетельствовал о том, что мы явно переоценили собственные возможности. Халфред сделал резонный вывод, что еще вчера, ложась так поздно, мы исключили для себя возможность проснуться вовремя.

239)

Позвонила Нидар-Бергене и попросила дать ей адрес Марианны. Я дал. Она заметила, что я подавлен, и в ее голосе звучало такое искреннее сочувствие, что я рассказал ей про Марианну и Тура. Нидар-Бергене была потрясена. Она никак не ожидала такого поступка от Марианны. На это мне нечего было возразить. Поступок скверный, хорошо хоть не я один так думаю. Нидар-Бергене спросила, не хочу ли я шоколада. Хочу. Тогда она заглянет ко мне и принесет шоколад, сказала она. Только найдет, с кем оставить ребенка. Мне это было по душе, но я заранее взял с нее обещание, что она не будет так много говорить о горном хрустале. Она, конечно, начала расспрашивать меня почему, но в конце концов уступила. Она даже не заикнется о нем. Нидар-Бергене пришла, обняла меня и сказала, что вид у меня не очень здоровый. И высыпала шоколад из пакета прямо на стол в гостиной. Я ел шоколад, а она расспрашивала о Туре. Я все ей рассказал, она кивнула и сказала, что Марианна всегда питала слабость к мужчинам, которые много знают о деревьях, рыбах и вообще о природе (особенно это, наверное, касалось орланов, сказала Нидар-Бергене). Потом она спросила, как, собственно, у нас все началось с Марианной, и мне пришлось сказать правду: Марианна просто взяла и пришла.

240)

Выходные я провалялся в постели, глядя на свою картину. Думал о Марианне. И остро ощущал ее присутствие. У себя в голове. Я никак не мог отделаться от этих мыслей.

Я не сделал ничего особенного, чтобы ее завоевать, думал я. И ничего особенного — чтобы удержать ее, когда она пришла. Я вообще ничего не делал. И вот ее нет. Наверное, я почти ничего и не сказал ей. А нужно было сказать многое. Да. Теперь я был твердо в этом уверен. И я упрекал себя за то, что, даже беседуя с ней, сказал так мало. Правда, поразмыслив, я пришел к выводу, что у нас и не могло сложиться по-другому. Я быстро перебрал в голове все свои познания, но не обнаружил ничего, что представляло бы интерес в качестве предмета для беседы. Тогда я пошел в библиотеку и взял книги про бобров. Я решил, что это может стать неплохим началом.

241)

Неожиданно позвонила Марианна и спросила, как я поживаю. Ты только для этого позвонила? — спросил я. Да, только для этого, сказала Марианна. И поинтересовалась, что тут такого странного. Странно не странно, буркнул я, и она рассказала, что Тур сделал много снимков птенцов орлана и что мне даже трудно себе представить, какие они хорошенькие, они само совершенство, сказала она. Я признался, что мне действительно трудно это себе представить.

А потом попросил ее быть потактичней и не болтать о Туре, если уж она в кои веки сама мне позвонила. Потактичней? — переспросила Марианна. Затем она поинтересовалась, о ком, с моей точки зрения, ей следует со мной говорить. Ладно, забудь то, что я сказал. Она заявила, что больше никогда не вернется в город. Она обожает море и свой остров. Оказывается, она нигде не чувствовала себя такой свободной и живой. Весьма неординарно, сказал я. И она со мной согласилась. Жизнь вообще нельзя назвать ординарной, сказала она.

242)

Я не хотел, чтобы моя жизнь уступала Марианниной по части неординарности. Поэтому я посещал незнакомые кафе в погоне за новым и неординарным. Мне не приходило в голову, что я, неизвестно почему, поставил знак равенства между новым и этим самым неординарным, а это, наверное, не одно и то же.

Однажды я разговорился с девушкой, которая была насквозь вульгарна. Когда она наклонялась ко мне, чтобы что-то сказать, и разевала свой плотоядный рот, мне казалось, что она вот-вот приступит к более решительным действиям. Она бессвязно болтала о своем дяде, который, судя по всему, был очень симпатичный человек. Постепенно выяснилось, что девушку зовут Лоллик, и мне даже удалось сделать вид, будто я не вижу в ее имени ничего странного. Мы болтали и пили пиво, с одной порцией пива Лоллик выкуривала сигарет больше, чем допускали мои (и не только мои) этические установки.