Во власти женщины - Страница 41

279)

Однажды вечером Марианна пришла ко мне в гости. Она принесла пакет яблок. Погладив мои стриженые волосы, она сказала, что у меня приятная форма головы.

280)

Через неделю она мне позвонила, я играл в лудо с Халфредом. Она сказала: знаешь что, и я ответил: нет, не знаю. Она много думала, сказала Марианна, и пришла к выводу, что нам нужно снова съехаться. Она в самом деле так думает? Вскоре выяснилось, что она и в самом деле думала так.

Я сказал, что по первому впечатлению мне эта мысль не показалась удачной. Поскольку, по-моему, из этого ничего не выйдет. Марианна фыркнула и сказала, что я не должен придавать слишком большое значение первому впечатлению. Ладно. Я об этом подумаю.

Я рассказал Халфреду о предложении Марианны. Н-да, сказал он и вернул все мои четыре фишки в исходное положение. Потом засмеялся и сказал, что с моей стороны было глупо поставить в домик сразу все четыре фишки. Смертельно опасно. Я мужественно отнесся к своему проигрышу и постарался сосредоточить все мысли на Марианне.

Халфред предложил сыграть еще раз, и я сказал: отчего не сыграть.

281)

Теперь она стала приходить чаще, чем раньше, я имею в виду Марианну. Четыре вечера в неделю. Как и раньше, перед тем как мне лечь. Она считала, что нам надо о многом поговорить. Спрашивала, помню ли я то или другое, я все помнил. Должно быть, ей очень нравилось, что есть вещи, которые только мы с ней можем помнить. И мне невольно приходилось признать, что это здорово. Она все болтала, и проходило много времени, прежде чем наши глаза встречались, и я, как всегда, был наготове, чтобы встретить ее взгляд. Я точно знал, как долго длятся паузы. Все возвращалось в свое русло.

282)

Однажды вечером, немного поразмыслив, я сказал Марианне, что, по-моему, бывают ситуации, которые можно пережить только один раз в жизни. Нужны события, которыми отмечен ход времени, сказал я. События, которых мы ждем, которые переживаем, когда они приходят, и которые мы вспоминаем после. Именно такие события говорят о том, что время движется, сказал я, но Марианна закатила глаза и не проявила никакого интереса к моим мыслям.

Наши отношения являются именно таким событием, продолжал я, они имели начало и, по моему мнению, подошли к концу. Его не следует оттягивать, сказал я, мы должны смириться с тем, что определенные вещи когда-то кончаются. Мне понравилось, как я объяснил свою мысль, и казалось, что тут возразить нечего. Я чувствовал, что из трясины ступил на твердую почву.

Настал черед Марианны. Она считала, что я слишком много думаю и что мои мысли мне мешают, я, видите ли, слишком занят тем, что случится потом, тогда как мне следует понять, что мы, люди, должны заниматься делом, а не цепляться за воспоминания. Лично ей наплевать на все, кроме того, что происходит в данную минуту, сказала она, и мне нужно поступать так же. И кроме того, мои размышления носят слишком общий характер. Ведь речь идет о нас двоих (она проигнорировала мои слова о том, что я ни минуты не допускал, что речь идет о ком-то, кроме нас). Какое нам дело до других? Их опыт не имеет к нам отношения и никогда не будет иметь, главное — было ли нам хорошо вместе? Да, черт подери, конечно, было. Ну вот, видишь. Значит, я права, сказала она.

283)

Я сказал Марианне, что проблема в том, что она не умеет слушать. Как это не умею, возмутилась она. Не умеешь, сказал я. Марианна утверждала, что умеет. А мне кажется, что ты не слушаешь, сказал я, но она считала, что я не должен придавать слишком большого значения тому, что кажется. Она умеет слушать, и хватит об этом.

Тогда скажи, почему же так получается, что, когда тебе что-то не нравится, я обязан с этим считаться, а, когда что-то не нравится мне, ты с этим не считаешься? По ее мнению, это, возможно, объяснялось тем, что уж если ей что-то не нравилось, то она была целиком и полностью против, а я — нет. Это потому, что она — честная, сказала она. А я — трус (и был трусом все то время, пока мы были вместе). Мне следует поскорее понять, что нельзя быть против только отчасти, как бы немножко против, потому что такое «немножко» никто даже не заметит. По ее мнению, это трусость.

Мне нечего было на это возразить. Кто знает, может, она и права.

284)

Через два-три вечера Марианна вернулась к теме о себе и о том, что значит либо да, либо нет. В этой связи она довольно часто упоминала про мою трусость. Я разозлился и сказал, что понял, куда она клонит, но, если ей хочется, она может повторить это еще несколько раз (если она думает, что иначе до меня не дойдет). Она назвала меня высокомерным невежей и сказала, что я даже не пытаюсь казаться другим, потому что вполне собой доволен.

Мы помолчали, а потом я сказал, что она не должна сомневаться в том, что я ее очень люблю. Тогда и она сказала, что тоже любит меня. И мы посмотрели друг на друга.

285)

Но все это, сказал я, вовсе не означает, что нам непременно надо снова съехаться и жить вместе. Марианна поинтересовалась, что же в таком случае это должно означать? О совместной жизни не может быть и речи, сказал я. И Марианна объявила, что мы получили лишнее доказательство моей невероятной трусости. Моя трусость тут ни при чем, сказал я. Но Марианна считала, что при чем. Трусость и не что иное, как трусость.

286)

Однажды вечером я достал из морозилки вафли и сказал, что мы могли бы остаться друзьями, хотя и живем врозь. Нет, не могли бы. Только не это. Вот сейчас ты сама говоришь как лестадианка, сказал я, и она призналась, что я прав. Одним словом, согласилась со мной. Так что мы можем быть друзьями.

Но что, собственно, значит быть друзьями? — спросила Марианна, и оказалось, что никто из нас не может четко определить границы дружбы. Мне было интересно, означает ли это, например, что мы можем заниматься любовью (ну раз-другой, если так сложатся обстоятельства). Да, Марианна считала, что это дружбе не помеха. Ну а сейчас, например? — спросил я. Вполне, сказала Марианна. И мы сбросили с себя одежду.